3 года назад, 11 июня 2015 года, в родном селе Курменты Тюпского района Иссык-Кульской области Киргизии на 91-м году жизни умерла легендарная Токтогон Алтыбасарова.
В годы войны, она стала матерью для детей, эвакуированных из блокадного Ленинграда.
Токтогон Алтыбасарову в родных краях называют «женщиной-легендой». Она была известна тем, что во время Великой Отечественной войны заботилась о детях, эвакуированных из Ленинграда.
Токтогон Алтыбасарова родилась в 1924 году в Иссык-Кульская области в Киргизии. Она была обычной колхозницей.
Начало войны встретила в 16 лет, тогда же её назначили председателем сельского совета в селе Курменты. 27 августа 1942 года Токтогон Алтыбасарова приняла на свое попечение 150 эвакуированных детей из Ленинграда. Они проживали в общежитии местного колхоза и жили большой семьей последующие десять лет, получили образование и лишь потом разъехались кто-куда.
«Детей привезли голодными, рваными, неодетыми», – со слезами на глазах вспоминала Токтогон, – «Некоторым было по два, по три с половиной года. Они не знали, где остались родители».
Многие дети получили новые имена и фамилии. Токтогон вместе с врачами на глазок определяла возраст малолетних детей, многим из них придумывала имена и фамилии. Потому что дорога от Ленинграда до Иссык-Куля была долгой, и привязанные к ручкам материи с записанными именами, выцветали от детских слез.
Токтогон не просто заботилась о детях. В свои 16 лет она, как отмечали жители, смогла передать им материнские внимание и тепло.
Ее называли «матерью 150 детей», хотя вместе с мужем-фронтовиком, который также недавно скончался, она воспитала не только 150 детей из блокадного Ленинграда, но и восемь родных. У нее осталось 23 внука и 13 правнуков.
Люди, которые знали эту женщину, говорят, что она всю жизнь получала письма от своих воспитанников, которые потом разъехались по всему Советскому Союзу, и тщательно их хранила.
Как в юном возрасте девушке доверили столь ответственный пост, вспоминает ее сын Марат:
В 1941 году, когда всех мужчин из Курменты забрали на фронт, председателем сельсовета, как самую образованную, поставили Токтогон Алтыбасарову. Девушке, которая была к тому времени комсоргом, не исполнилось еще и 17 лет.
— На возраст мамы тогда никто не смотрел, с нее спрашивали план по сдаче фронту хлеба, овощей, мяса, — рассказывает ее сын Марат. — А летом 42-го из райкома партии пришло сообщение, что в Курменты привезут из блокадного Ленинграда 160 детей. Мама с сельчанами стали готовить помещение для ребятишек. В селе пустовал барачный дом, который построили под общежитие школы фабрично-заводского обучения. Колхозники соорудили детям матрацы, набив мешки сухим сеном.
В августе 42-го с баржи спустили на берег истощенных ленинградцев.
— Мама рассказывала, что на детей было страшно смотреть, малыши были опухшие от голода, с большими головами, тоненькими шеями. Многие так ослабли, что не могли самостоятельно ходить. Их погрузили на брички и привезли в село. Вместе с детьми от полутора до 12 лет приехали директор детского дома Петр Павлович Чернышев, воспитатель и медсестра.
Токтогон Алтыбасарова обошла в селе каждый дом. Ничего не просила, а только рассказывала о синюшных заморышах и о том, что крохам довелось пережить. И люди стали приносить ленинградцам последнее, что было в доме, — молоко, кумыс, кислый сыр курут. Прикатывали в детский дом тачки с картошкой, свеклой. Не по указке сверху — от души и сердца.
— Старики рассказывали, что порой своим детям отказывали в плошке супа и крынке молока, чтобы накормить блокадников. Мама сама отпаивала малышей молоком, по две-три чайных ложечки в час. Больше им сразу давать было нельзя. Одного мальчика начала кормить, а он в крик: «Где моя мама?» Толтогон выскакивала на улицу, ревела от бессилия и жалости, потом вытирала слезы, возвращалась и продолжала кормить.
Отправляя детей из блокадного Ленинграда, самым маленьким из них вешали на руку клеенчатую бирку, где чернилами были написаны их имена, фамилии и год рождения. Малыши плакали, терли ручками глаза. За время долгой дороги от детских слез чернильные надписи на бирках поплыли, а то и вовсе стерлись.
— Некоторые детишки не знали, как их зовут, а требовалось выписать им свидетельство о рождении. Маме приходилось придумывать им имена и фамилии. Из соседнего рабочего поселка к ней приходили в сельсовет за справками русские специалисты. Она у них спрашивала: «Как ваша фамилия? А как зовут вашу маму, сестру?» И потом вписывала их имена и фамилии в метрики детей.
Каждая семья из села Курменты взяла шефство над двумя-тремя приезжими ребятишками. К осени женщины сшили ленинградцам из войлока телогрейки, связали носки. Токтогон Алтыбасарова каждый день после работы забегала в детский дом. Старшие девочки звали ее Тоня-эже. Так принято было обращаться в Киргизии к старшей сестре. Малыши называли ее мамой. Невысокой, худенькой Токтогон Алтыбасаровой хватало на всех.
Когда дети, вспоминая бомбежки, начинали плакать, Токтогон тихо напевала им колыбельную: «Жайдын толук кезинде…». Слова этой незамысловатой песни до сих пор помнит наизусть Екатерина Ивановна Шершнева, в те военные годы Катя Задыхина.
— Я в блокадном Ленинграде осталась с мачехой. Отец, Иван Захарович Задыхин, ушел на фронт, и больше я его не видела, — вспоминает Екатерина Ивановна. — В память врезался занесенный снегом город, 40-градусные морозы, изморозь на стенах квартиры. Но страшнее холода был голод. Люди отдирали обои, на обратной стороне которых сохранились остатки клейстера, и варили из них суп. В один из дней мачеха исчезла, оставив меня на попечение своих родных. Когда начались страшные мартовские дни 42-го, они посадили меня, девятилетнюю, вместе с другими детьми в кузов грузовой машины. Мы прорывались из осажденного города через Ладожское озеро. Прямо у нас на глазах ушла под лед ехавшая рядом машина, в образовавшейся полынье остались плавать только детские головные уборы. Мы вырвались чудом. Путь в Киргизию был долгим. Нас привезли на Иссык-Куль только в августе. На пристани нас, дистрофиков, встречала Токтогон. Все годы, что мы жили в детском доме на берегу Иссык-Куля, она продолжала нас опекать как родных детей.
Я помню, как старшие девчонки, уезжая работать на текстильный комбинат в Ташкент, плакали, прощаясь с мамой — Токтогон. Я тоже рвалась на так называемое трудоустройство, но меня после седьмого класса направили учиться в педагогическое училище в Пржевальск. После его окончания поехала работать в самый отдаленный район, в высокогорное село Тянь-Шаня. Я там была одна русская на многие километры вокруг. Те четыре года я вспоминаю как лучшие в своей жизни. Со 2-го по 7-й класс я преподавала в школе русский язык. Потом меня из горного села забрал муж. Он тоже был детдомовец, из семьи репрессированных, родом из Алтайского края. Отец его был расстрелян, мать умерла в тюрьме. У меня тоже никого из близких не осталось. Прислонились друг к другу, так и живем вместе уже 57 лет. За эти годы вырастили двух сыновей, один живет во Владивостоке, второй — в Новороссийске. Зовут нас к себе, но мы прикипели к этой стране небесных гор. Киргизия стала для нас второй родиной.
В республике указом президента блокадников приравняли к ветеранам Великой Отечественной войны, которые получают существенную надбавку к пенсии. Но Екатерина Ивановна пока так и не получила статус блокадницы.
По всей видимости, мы с отцом не были прописаны в Ленинграде. На все мои запросы приходят ответы: в списках не значилась. В то же время у меня есть справка, что я была эвакуирована из Ленинграда.
Из-за путаницы в дате рождения не могут признать официально блокадницей и живущую в Киргизии Валентину Ивановну Степанову (по мужу — Ащеулову). В детском доме во время пожара сгорели все ее документы. При восстановлении бумаг в графе «дата рождения» ей написали: 1935 год. Лишь недавно из архивных документов выяснилось, что она родилась в 1937-м.
Блокадное время хорошо врезалось в детскую память.
— В осажденном Ленинграде меня нашла на кровати около мертвой мамы одна из женщин-общественниц. Я ей сказала: «Мама легла и не встает». Три дня я ничего не пила и не ела, — вспоминает Валентина Ивановна. — Меня, четырехлетнюю, забрали в детский дом. Плача под одеялом, я вспоминала своего отца. Он был военный по профессии. Я помнила, как часто трогала широкий кожаный ремень, который он носил.
Ленинград бомбили, нас решили эвакуировать. На грузовой машине привезли на железную дорогу, посадили в телячьи вагоны, насыпали на пол сена. Состав из-за постоянных авианалетов и поврежденных путей подолгу стоял. Кормили нас жмыхом, другой еды не было.
Приехали во Фрунзе. Выяснилось, что детдом имени Крупской переполнен, и нас, ленинградцев, отправили на Иссык-Куль, в село Курменты. Токтогон с сельскими жителями выхаживали нас как собственных детей. До сих пор помню, как успокаивалась, забравшись к ней на колени. Стоило Токтогон появиться у нас, как ее со всех сторон облепляли дети. Она приносила нам печеные кусочки тыквы, которые были вкуснее всех пирожных на свете!
Потом я попала в детский дом в Чон-Саруу. Глиняной посуды не хватало. Ячменную затируху нам наливали в кулек, свернутый из листа лопуха. Мы ходили, собирали очистки от картошки и пекли их на костре.
Когда закончилась война, все старшие ребята вернулись в Ленинград. Кого дядя, кого отец нашел. Мы, малыши, остались в Киргизии. Помню, медсестра Лидия Ивановна сказала: «Ну куда их везти? В Ленинграде же все разбомбили, не осталось целых ни детских садов, ни школ».
В детском доме Валентина Ивановна прожила 10 лет — до 1952 года. После окончания училища работала на кенафной фабрике прядильщицей. Числилась стахановкой, ее портрет висел в парке на доске почета. Вышла замуж за красавца — горного инженера Альберта Ащеулова, они вырастили двух сыновей — Юру и Сашу.
— После развала Союза хотела вернуться в Ленинград. Муж съездил «на разведку», а когда вернулся, сказал: «Климат там для меня тяжеловатый, дышится с трудом». В 52 года Альберт умер от сердечной недостаточности. С 1992 года я живу одна.
Чтобы помянуть своих погибших родных, блокадники Ленинграда, волею судьбы заброшенные в Киргизию, приходят к монументу в Парке Победы в Бишкеке, который был открыт в мае 2012 года.
— В 1952 году детдом закрыли. Повзрослевшие воспитанники разъехались, кто-то на учебу, а кто-то вернулся на родину, в Ленинград, — рассказывает Марат. — Каждый год, когда созревали в саду яблоки, мама готовила фанерные ящики. Потом посылки с фруктами я несколько дней носил на почту. Бывшие детдомовцы получали весточку из Киргизии, которая приютила их в войну. Мама помнила всех своих «приемышей». Кто чем болел, как кто учился, чем увлекался. С теми, кто остался жить в Киргизии, она встречалась у монумента в Парке Победы.
Мамы не стало в этом году, 11 июня. Ей шел 91-й год. Последние два года она болела. Я забирал ее на зиму из села к себе в Бишкек. Условия жизни в городе все-таки были получше. За всю жизнь она ничего ни разу не попросила, только отдавала. А тут, чтобы нас не стеснять, решила попасть на прием к президенту, думала, может быть, ей выделят однокомнатную квартиру. Записалась на прием, но ее в аппарате президента так и не приняли.
Только после ее смерти президент Киргизии Алмазбек Атамбаев прислал ее родным телеграмму с соболезнованием и выделил материальную помощь семье.
Из всего ценного, что осталось у передовика Токтогон Алтыбасаровой, это коробка с юбилейными медалями, папка, которая едва закрывалась от многочисленных почетных грамот, и ящик с письмами от ее подопечных ленинградце.
Как изменение климата повлияет на кофе и другие продукты